Между плахой и секирой - Страница 105

105

— Слушай, давай о чем-нибудь другом. У меня эти заупокойные дела вот уже где сидят! — Лилечка приставила ребро ладони к горлу. — Сам понимаешь, что я здесь пережила… Поэтому развлекай меня.

— Каким образом? — слабо улыбнулся Лева. — Взять, что ли, кирквудовскую пушку да выстрелить вон в тот гнилой пень. Вдруг он превратится в клумбу цветущих роз или в виноградную лозу.

— А такое вообще возможно?

— Почему бы и нет. Только вероятность того, что пень превратится в замшелый валун, кучу навоза или другой, еще более гнилой пень, значительно выше.

— Почему?

— Как бы это тебе попроще объяснить… — замялся Цыпф.

— Ой, только не надо считать меня дурой, — обиделась Лилечка.

— Нет, я совсем не это имел в виду… Ты же в школу не ходила, а тут важны термины.

— Объясни без терминов!

— Вряд ли у меня получится… Просто я считаю, что и сам принцип причинности, и его противоположность, возникающая под действием сил Кирквуда, действуют в рамках другого, гораздо более общего принципа. Ну, скажем, закона возрастания энтропии, то бишь беспорядка. Все сущее в природе, в том числе и стрела времени, имеет тенденцию двигаться от порядка к хаосу. Ребенок, едва родившись, начинает свой путь к смерти. Процессы разрушения здания начинаются раньше, чем оно бывает построено. Вселенная движется к гибели. Вот почему вероятность неблагоприятного исхода всегда выше, чем благоприятного…

— Подожди! Однако ведь люди создают из дикого камня прекрасные скульптуры, из железной руды — острейшие клинки, из набора звуков — трогательные мелодии. То есть превращают беспорядок в порядок!

— Тут вопрос нашего личного восприятия… С точки зрения природы дикий камень мало чем отличается от скульптуры. Впрочем, не исключено, что творческая сила разума, духовная энергия есть единственное, что способно противостоять нарастанию хаоса… Но в нашем с тобой случае этот феномен не работает. Надеяться можно разве что на игру случая. А случай, сама знаешь, подставляет подножку гораздо чаще, чем дает крылья.

— Опять ты о печальном! Сколько же можно! — Лилечка остановилась. — У тебя хоть что-нибудь в жизни хорошее было? Ты хоть когда-нибудь о приятном вспоминаешь?

— Вспоминаю… — признался Цыпф. — О тебе.

— Первая радостная новость за целую неделю. — Она положила ладони ему на плечи. — За это тебя и поцеловать можно.

Ее лицо было сейчас так близко, что Лева видел одни только глаза — огромные и в самом деле бездонные, лишь у самой поверхности отсвечивающие малахитом, а в глубине своей таящие голубой туман. Леве было стыдно всматриваться в эти чудные очи. Что он мог там разглядеть? Себя самого — плешивого, зачуханного, с кровавым колтуном в волосах.

Впрочем, то, что отражалось сейчас в ее зрачках, сначала даже понравилось Цыпфу. Он и предположить не мог, что выглядит со стороны столь мужественно: черная буйная поросль на черепе, небольшие, но жесткие буркалы, глубоко сидящие в глазницах, волевые очертания рта. Только почему в этом рту столько зубов? И куда делся нос, вместо которого между верхней грубой и глазами зияют уродливые провалы ноздрей?

Неизвестно, сколько времени рассматривал бы Лева этот странный портрет, но Лилечкины веки внезапно захлопнулись, пугливо взмахнув ресницами, а сама она завизжала, вдобавок ко всему еще и вонзив ногти в плечи партнера.

Волосы, еще сохранившиеся на Левкиной голове, шевельнулись, как бы от порыва ветра. Но ветер этот был чересчур горяч и смраден, чтобы в нем не угадывалось дыхание огромной плотоядной твари.

На застывшую во взаимных объятиях парочку наползало кошмарное существо, все сходство которого с человеком только и ограничивалось черной щетиной, покрывавшей бугристый череп, оловянными шарами глаз, утонувших в жестких кожаных складках, зубастой пастью да парой ноздрей, продавленных в широкой, не то кабаньей, не то крокодильей роже. Все остальное: четырехпалые когтистые лапы, волочащееся по земле объемистое брюхо, могучий загривок и голый длиннющий хвост — представителю семейства высших приматов принадлежать никак не могло.

Лева, безусловно, совершил ошибку, пытаясь обнаружить сходство между собой и этим чудовищем. Оправданием ему могло служить только то, что зеркалом, в которое он смотрелся, были глаза любимой девушки…

«Почему же я не захватил с собой пушку?» — такова была первая мысль Цыпфа, выкристаллизировавшаяся среди вихря чувств бессознательных: испуга, досады, ярости.

Впрочем, пушка здесь могла и не пригодиться. Подобное страшилище наверняка было порождено не без участия сил Кирквуда, что могло превратить выстрел не только в акт самоубийства, но и в глобальную катастрофу.

Бежать было уже поздно — чудовище могло легко достать их не только зубами или лапой, но даже и хвостом, который в настоящий момент крушил все, до чего только дотягивался. Бесспорно, зверь пребывал в состоянии ярости. Он клацал челюстями, утробно шипел и вращал глазами так, словно те вовсе и не были соединены с телом. Надежду, да и то призрачную, внушало только одно обстоятельство — тварь недавно плотно перекусила, о чем свидетельствовали не только размеры его утробы, но и застрявшие между зубов свежие клочья мяса.

Лева еще нашел силы, чтобы стать к чудовищу во фронт и упрятать Лилечку за собственную спину. Правая рука сама выдернула из-за пояса пистолет, а левая сбросила предохранитель и передернула затвор. Оставалось решить, что в данной ситуации предпочтительнее — попытаться причинить ущерб противнику или застрелиться самому.

105